Читать книгу "1971  - Евгений Щепетнов"

Семеничев пришел минут через десять – благостный, довольный. Значит, все у него пошло как надо. Ведь точно меня вербануть хотели – с самого начала ясно было. Оно и понятно – восходящая звезда, писатель! Принят за рубежом! Почему бы такого не держать на привязи?

Интересно, почему они Солженицына не смогли взять за выю? Где расписки, которые он давал лагерному начальству? Или не было их? Просто так стучал? Теперь уж и не узнаешь…

Да черт с ним. Что он мне, этот доморощенный мессия?..

Пробыл я у Семеничева еще около часа. Подписал страшный документ о сотрудничестве, в котором мне был присвоен псевдоним Сказочник (хе-хе!), и с обещаниями не препятствовать моему выезду за рубеж был выдворен из кабинета. Этот час меня еще поспрашивали насчет моего понимания международного положения – ну так, для проформы, и, удовлетворившись, наконец-то отстали.

Теперь, если я не облажаюсь с моими действиями против маньяков, дорога в Нью-Йорк мне вроде как открыта. Писем я ни Андропову, ни Шелепину больше не слал – да и не о чем, по большому счету, было писать. Все, что мог, написал. Все, что актуально сейчас. И пусть теперь думают – как им дальше жить.

Теперь – не мое дело. Я как тот камешек, брошенный в пруд, – бульк! И волны пошли. А уж встрепенется сонная рыба или нет – это уже ее мокрое рыбье дело.

Глава 6

На комиссию по выездам за границу я попал в конце марта. Мне позвонили и строгим голосом учительницы сообщили:

– Вы приглашаетесь на собеседование в комиссию по выездам за границу. Вам надлежит прибыть в райком КПСС двадцать второго марта в тринадцать ноль-ноль. Кабинет номер девять. С собой иметь паспорт.

– Какого года? – не выдержал я. Бесы, всё это бесы – дергают меня за язык!

– Что «какого года»? – смешалась девушка.

– Вы сказали, что мне надо прибыть двадцать второго марта. А год не сказали! Так какого года?

– Тысяча девятьсот семьдесят первого! – отрезала девушка и отключилась, видимо, потрясенная глупостью реципиента. А я ухмыльнулся и снова начал постукивать по клавишам машинки. Правда, не сразу – когда меня выбивают из рабочего режима, некоторое время нужно настраиваться.

Вообще-то неприятно, когда вот так безапелляционно тебе сообщают, что ты должен прибыть туда-то в такое-то время. Чувствуешь себя то ли подследственным, то ли… хм… кем еще-то? Потенциальным заключенным, да. У тебя не спрашивают, в какое время ты МОЖЕШЬ прибыть, есть ли у тебя планы на этот день. Просто «вам надлежит!» – и все тут!

Да, это тебе не 2018 год с его записью через сайт госуслуг, когда сам выбрал время посещения, сам решил, когда ты должен осчастливить своим присутствием наследников ОВИРа.

Впрочем, чего я удивляюсь? Следствие и есть. И даже подобие суда. Какой-то человек, который никогда меня раньше не видел, будет задавать вопросы и решать – могу ли я пересечь границу СССР. И если я ему не так отвечу, если я ему не понравлюсь – хрен мне, а не поездка в Штаты. То есть – последует приговор.

М-да. В СССР много чего хорошего, но вот такая практика выезда граждан… это просто унижение какое-то! Сразу вспоминается Северная Корея с ее железным занавесом. Последний островок социализма.

Райком КПСС изнутри чем-то напоминал гнездо гэбэшников – то же стремление к тишине, те же огромные дубовые двери, которые, наверное, могли бы часами выдерживать удары тарана осаждающих. Потолки теряются в вышине, и чувствуешь себя такой малой величиной, такой ничтожной букашкой, что становится непонятно – как вообще сюда пустили такое ничтожество?

Никак не могу привыкнуть к такой вот грандиозности советских присутственных мест. Уж больно они отличаются от суетливых, шумных и деловых «стеклянных» офисов 2018 года.

Вообще-то даже странно – ведь большевики делали революцию для народа. Так почему власть большевиков так и норовит унизить этот самый народ, для которого они старались? Ответ может быть только один: партия выродилась. Вместо ТЕХ большевиков у власти перерожденцы, новые дворяне, ни в грош не ставящие ни народ, ни коммунистическую идею. Что-то вроде попов, не верящих в Бога.

Пропуска никакого не было, меня на проходной записали в амбарную книгу и рассказали, где найти искомый кабинет. У кабинета уже сидели несколько человек, как в очереди к врачу. Все с напряженными лицами – сидят и не смотрят на «коллег по несчастью». Оно и понятно – ляпнешь что-нибудь тут, в очереди, например, возмутишься таким тупым порядком вещей, и плакала твоя заграница! А ведь для многих это способ как следует подзаработать! Зарплата-то в валюте, а значит – потом дадут «чеки»! И тогда… тогда – всё в шоколаде! Потому сейчас надо сидеть смирно и скрестить пальцы на удачу – если веришь в приметы. И если не веришь – тоже.

Я спросил, кто в очереди последний, полюбопытствовал, на какое время записан этот самый последний, и мне сообщили, что записан последний на одиннадцать часов и что запись не имеет никакого значения, ибо всех держат в кабинете гораздо дольше, чем можно подумать. И что сегодня комиссия очень строгая – председательствует старый большевик Симонович, который гоняет претендентов по международному положению и по истории партии как сидоровых коз.

Известие меня не обрадовало. Впереди меня четыре человека, и если каждого будут допрашивать минимум по часу (как мне сообщили), просижу я до самого вечера. А у меня вообще-то планы на сегодня – например, меня ждут в спортзале, у нас дружеская встреча с командой рукопашников ГУИН. То есть с «цириками» из Главного управления исполнения наказаний МВД СССР.

Это те, кто охраняет зэков. Зэки их зовут цириками. У цириков, со слов тренера, сильная команда, очень крепкие ребята, и на городских соревнованиях они всегда побеждают. Вот он и решил после нескольких месяцев тренировок в моем стиле устроить дружеский матч, проверить, насколько успешно продвинулись наши бойцы в изучении спецприемов. Ну а мои наставления для них как последний аргумент, орудие главного калибра – надоело уступать всяким там цирикам, пора им намять бока! Встреча в пять часов вечера, и, если я не успею, будет очень неприятно. Нехорошо. Я же обещал прийти! А я всегда выполняю свои обещания. По крайней мере – стараюсь это делать. Но ведь и комиссию игнорировать нельзя!

Когда в начале второго дверь открылась и оттуда выполз красный как рак, потный мужичонка лет сорока, растрепанный так, будто его драли собаки, – я, не обращая внимания на очередь и загнав в самый дальний угол души свою стенающую совесть, рванулся вперед и проскользнул в образовавшуюся после убежавшего претендента щель между косяком и дубовой дверью. Позади меня кто-то возмущенно пискнул насчет очереди и наглецов, ее не соблюдающих, но я не обратил на то никакого внимания. Простите, товарищи, все животные равны, но некоторые – равнее! Наглость города берет! Ну и смелость – само собой. И вообще – мне назначено на тринадцать ноль-ноль, и я войду в тринадцать… пусть не ноль-ноль, но близко к тому. Время – деньги!

Кстати, в этом случае как раз и верно – за время, что я сижу в очереди, мог бы написать хороший кусок текста, а он стоит приличных денег. Так какого черта я буду сидеть перед этой дверью?